Наверное, нет в России человека, который хоть раз не слышал бы песню, начинающуюся словами «На поле танки грохотали...». Несложная, но берущая за душу мелодия, проникновенный текст и медленный, распевный ритм сделали её одной из любимых военных, да и, чего уж греха таить, застольных песен. Её действительно можно назвать народной, и не только благодаря огромной популярности, но и потому, что вы нигде не найдёте имён ни её композитора, ни автора слов.
Её мелодия позаимствована у старой шахтёрской «Песни о коногоне», известной как минимум с начала XX века. В записи она впервые прозвучала, насколько мне известно, в фильме «Большая жизнь» (1939 г.). На самом деле у этой песни есть несчётное количество куплетов (в распространённых версиях — до 25), насыщенных шахтёрским жаргоном, но в фильме звучат только три.
Гудки тревожно загудели,
Народ бежит густой толпой.
А молодого коногона
Несут с разбитой головой.
Прощай, Маруся плитовая,
И ты, братишка стволовой.
Тебя я больше не увижу —
Лежу с разбитой головой.
Ах, то был ярый коногонщик,
Я ухажёрочка твоя,
Тебя убило здесь на шахте,
А я осталася одна.
Найти, где впервые появился именно «танковый» вариант текста на мотив «Песни о коногоне», оказалось не так-то просто.
Удалось только найти только скан из сборника 1947 г., в котором есть песня с названием «По полю танки грохотали» и той самой мелодией, но после первой строчки танки и танкисты в ней вовсе не упоминаются, потому что песня рассказывает о судьбе одесского моряка:
По полю танки грохотали,
Братишки шли в последний бой,
А молодого краснофлотца
Несли с разбитой головой.
Прощай, Одесса, мать родная,
Прощай, корабль мой боевой!
К тебе я больше не вернуся –
Лежу с разбитой головой.
Я так любил тебя, Одесса,
Тебя я грудью защищал,
И за тебя, любимый город,
Жизнь молодую я отдал.
Недолго будешь ты томиться
В руках заклятого врага,
Ведь черноморские матросы
Не зря прославили себя.
Чего ж вы, девушки, боитесь
Шинели черного сукна,
Под нею с жизней расстается
Душа героя-моряка.
Таким образом, на данный момент получается, что наиболее старый из дошедших до нас документально зафиксированных вариантов той самой песни о танкистах приведён в повести Виктора Курочкина «На войне как на войне», написанной в 1965 г. Но, что интересно, строки «На поле танки грохотали...», по сути, ставшей названием песни, в ней нет! Вот фрагмент повести, в котором герои исполняют эту песню:
«Осторожно, тщательно выговаривая слова, запел Щербак на мотив шахтерской песни о молодом коногоне:
Моторы пламенем пылают,
А башню лижут языки.
Судьбы я вызов принимаю
С ее пожатием руки.
На повторе Щербака поддержали наводчик с заряжающим. Домешек — резко и крикливо, Бянкин, наоборот, — очень мягко и очень грустно. Это была любимая песня танкистов и самоходчиков. Ее пели и когда было весело, и так просто, от нечего делать, но чаще, когда было невмоготу тоскливо. Второй куплет:
Нас извлекут из-под обломков,
Поднимут на руки каркас,
И залпы башенных орудий
В последний путь проводят нас, —
начал Бянкин высоким тенорком и закончил звенящим фальцетом.
— Очень высоко, Осип. Нам не вытянуть; Пусть лучше Гришка запевает, — сказал Домешек. Щербак откашлялся, пожаловался, что у него першит в горле, и вдруг сдержанно, удивительно просторно и мелодично повел:
И полетят тут телеграммы
К родным, знакомым известить,
Что сын их больше не вернется
И не приедет погостить...
Саня, закрыв рукой глаза, шепотом повторял слова песни. Сам он подтягивать не решался. У него был очень звонкий голос и совершенно не было слуха. Теперь Щербак с ефрейтором пели вдвоем. Хрипловатый бас и грустный тенорок, словно жалуясь, рассказывали о печальном конце танкиста:
В углу заплачет мать-старушка,
Слезу рукой смахнет отец,
И дорогая не узнает,
Какой танкиста был конец.
У Малешкина выступили слезы, горло перехватило, и он неожиданно для себя всхлипнул. Щербак с Бянкиным взглянули на него и залились пуще прежнего;
И будет карточка пылиться
На полке позабытых книг,
В танкистской форме, при погонах,
А он ей больше не жених.
Но сбились с тона: спели слишком громко, визгливо и тем испортили впечатление. Последний куплет:
Прощай, Маруся дорогая,
И ты, КВ, братишка мой,
Тебя я больше не увижу,
Лежу с разбитой головой... —
проревели все с какой-то отчаянностью и злобой, а потом, угрюмо опустив головы, долго молчали».
Этот вариант песни очень похож на известный нам, за исключением разве что первого и последнего куплетов. Причины этого станут понятны, если вспомнить, что данная повесть была экранизирована в 1968 г., и во многом именно из фильма песня ушла в народ. Лично я, например, в записи впервые услышал именно вариант из киноверсии, где начало исполнения оставлено за кадром, а последний куплет опущен:
Как и песня о коногоне, песня о погибших танкистах передавалась из уст в уста и потому имела множество вариантов. Кто-то, видимо, при пересказе забывал часть текста и добавлял более-менее подходящие слова. В процессе этого пропали некоторые рифмы, которые сейчас удалось восстановить. Например, вместо строки «И полетят тут телеграммы» в более раннем варианте пелось «И похоронка понесётся», что хорошо рифмуется со строкой «Что сын их больше не вернётся», а вместо «В углу заплачет мать-старушка» было «И мать от горя зарыдает» («...И дорогая не узнает»). Также во время войны песня подвергалась переделкам, делавшим её более актуальной: в частности, после возврата в Красной Армии погон в 1943 г. появилась ныне известная нам строка «В танкистской форме, при погонах», тогда как раньше вместо неё пелась лучше рифмовавшаяся «В танкистской форме, при петлицах» («...И будет карточка пылиться»).
Тот факт, что к созданию текста песни приложили руку не один и не два человека, становится ещё более очевидным, если внимательно вчитаться в строки. Например, второй куплет может вызвать вопросы как у обычного человека, так и у того, кто хорошо знаком с историей бронетанковой техники. Первому наверняка покажется непонятной строка «Поднимут на руки каркас». Ведь танк — это многотонная боевая машина, сколько же понадобится людей, чтобы поднять его каркас, пусть и разбитый? Такая несуразица привела даже к появлению варианта «Оттащат тросами каркас» или версий о том, что под каркасами подразумевались скелеты танкистов. На самом же деле у танка никакого каркаса в принципе нет, у него есть несущий корпус. А каркасом назывались специальные носилки на ножках, при помощи которых в танк загружали боекомплект. Было у каркаса и второе, более печальное предназначение — служить для переноски тел погибших танкистов, которым отдавали воинские почести. Это достаточно малоизвестный факт, так что становится очевидным, что данную строчку песни написал танкист-фронтовик.
Однако уже в следующей строке мы читаем «И залпы башенных орудий». Казалось бы, что здесь странного? У танка есть башня, в ней установлено орудие. Но это только на первый взгляд. На самом деле к моменту начала Великой Отечественной данное словосочетание не имело никакого смысла, потому что иных орудий, кроме башенных, на танках Красной Армии и не было. Спонсонные орудия (устанавливавшиеся в специальных выступах по бортам танка — спонсонах) перестали использоваться после Первой мировой войны, а орудия, устанавливавшиеся в корпусе танка, можно было встретить только на французских B1, некоторых моделях английских «Черчиллей» да американском M3 «Ли». Впрочем, корпусными их всё равно не называли, потому что корпусное орудие — это артиллерийский термин, имеющий совсем другой смысл. В общем, здесь уже получается, что строку, скорее всего, добавил поэт, не слишком знакомый с бронетехникой.
Возможно, он же написал фразу «Моторы пламенем пылают», которая, хоть и хорошо ложится в ритм, вызывает некоторое недоумение, потому что у подавляющего большинства танков того (да и нынешнего) времени мотор всего один. Можно, конечно, вспомнить про лёгкий Т-70 со спаренной двигательной установкой, но он, на мой взгляд, был не настолько популярен, чтобы воспевать его в фольклоре.
Что интересно, та же ошибка перешла и в песню лётчиков «Моторы пламенем пылают», отличающуюся от песни танкистов лишь несколькими словами. Её исполняют Валерий Золотухин и Ирина Резникова в фильме «Трава-мурава» 1986 г., и там поётся:
Моторы пламенем пылают,
А крылья лижут языки...
У самолёта вполне могло быть больше одного двигателя, но в конце песни есть строчка «Прощай, Ил-2, товарищ мой», а у Ил-2 мотор тоже всего один.
Эти мелкие нестыковки, впрочем, не идут ни в какое сравнение с теми, что появились в более поздних куплетах. Пожалуй, наиболее известный сейчас вариант песни — тот, что был исполнен Сергеем Чиграковым («Чижом»).
Большое ему спасибо,за то ,что вернул популярность немного забытой к 90-м годам прошлого столетия песне.
На поле танки грохотали,
Солдаты шли в последний бой,
А молодого командира
Несли с пробитой головой.
А молодого командира
Несли с пробитой головой.
По танку вдарила болванка,
Прощай родимый экипаж.
Четыре трупа возле танка
Дополнят утренний пейзаж.
Четыре трупа возле танка
Дополнят утренний пейзаж.
Машина пламенем объята,
Вот вот рванёт боекомплект
А жить так хочется ребята.
И вылезать уж мочи нет.
А жить так хочется ребята.
И вылезать уж мочи нет.
Нас извлекут из под обломков,
Поднимут на руки каркас
И залпы башенных орудий
В последний путь проводят нас.
И залпы башенных орудий
В последний путь проводят нас.
И полетят тут телеграммы
Родных и близких известить,
Что сын Ваш больше не вернётся
И не приедет погостить.
Что сын Ваш больше не вернётся
И не приедет погостить.
В углу заплачет мать старушка
Смахнет слезу старик отец.
И молодая не узнает,
Какой у парня был конец.
И молодая не узнает,
Какой у парня был конец.
И будет карточка пылиться
На полке пожелтевших книг.
В военной форме, при погонах,
И ей он больше не жених.
В военной форме, при погонах,
И ей он больше не жених.
(из интернета)